У Хондори-чако была одна неприятная особенность. Когда он злился, его дыхание становилось зловонным: в желудке будто разбивалась тысяча протухших куриных яиц – смрадный дух сероводорода потоком вырывался из пасти, отравляя всё вокруг. Калгама не смог выдержать этой вонищи – и отшатнулся от бусяку, прикрывая нос рукавом.

Злодей воспользовался заминкой великана. Он подставил подножку и резко дернул Калгаму на себя – богатырь повалился, а бусяку с торжествующим воплем прижал его лопатки к полу.

– Вот и всё, – прошипел он, нацелив клыки на шею великана. – Твоя песня спета! Прокушу горло, напьюсь свежей кровушки. Ох, разгорячился я – жажда мучает…

Услышав это, Фудин заметалась по пещере, но ничего такого, чем можно было бы огреть бусяку, под руки не попадалось. И тогда, забыв о страхе, она принялась молотить кулачками по спине Хондори-чако. На того это не произвело никакого впечатления. Разве что он небрежно передёрнул плечами и злорадно ощерился:

– А! Тебе нравится массаж делать? Погоди. Вот покончу с великанишкой, займёмся массажем, – и оглушительно захохотал. Так уж ему понравилась собственная шутка.

Фудин в отчаянии заколотила его ещё сильнее.

Калгама, стиснутый Хондори-чако, не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Однако когда бусяку отвлёкся на разговор с Фудин, он приноровился и что есть силы ударил головой в челюсть врага. Тот от потрясения прикусил язык и ослабил хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы сбросить Хондори-чако и вскочить.

Всё бы хорошо, но Фудин не успела отбежать на безопасное расстояние, и бусяку схватил её. Прикрываясь женщиной, как щитом, он свирепо оскалился и зашипел:

– Женщина, ты не достанешься никому! На ногу встану – руку оторву.

Но только он наступил лапищей на ступню Фудин, как раздался грохот: обломки, накиданные у выхода, разлетелись, а дверь соскочила с петель. В проём ввалился медведь и, не дав бусяку опомниться, поднялся на дыбы и двинулся к нему. Мышь и щука соскользнули с его загривка и шлёпнулись на пол. А сорока, влетевшая вслед за медведем, стремглав понеслась к Хондори-чако и клюнула его в глаз – и раз, и другой. Тот выпустил Фудин и заприпрыгивал от боли:

– Что ты, подлая птица, наделала? Света белого не вижу!

– Век бы свет белый тебя не видел, – ответствовала раздухарившаяся сорока. – Твоя сестра Амбакта лопнула как пузырь, теперь твой черёд настал…

– Врёшь ты про Амбакту! – не поверил бусяку.

– Настоящая сорока что видит, о том и говорит, – зачастила белобокая. – Даром, что нас трещотками обзывают – не пустомели мы какие-нибудь.

Щука, между тем, выплюнула кочоа. Он подкатился к ногам Калгамы. Великан поднял его и крепко стиснул – так он обычно даже камень раскалывал, что уж об орехах говорить. Но кочоа – крепкий. Кто не знает, стоит заметить: внешне маньчжурский орех напоминает грецкий, но в отличие от него его скорлупа очень прочная. Чем только порой не колотишь, а никак не раскалывается!

Калгама уже и зубами пробовал его расщепить, и топал по нему, и кулаком стучал – никакого толка. Медведь тоже попытался раскусить орех, но чуть челюсть не свернул. Фудин нашла за печью полено. Решила: если им хорошенько ударить, то скорлупа кочоа не выдержит – лопнет. Но и у Фудин ничего не вышло.

Тут мышка вспомнила: в некоторых сказках говорится – вот, мол, мышка бежала, хвостиком махнула…

– А! Всё вы не так делаете! – запищала она. – Сказка – ложь, да в ней намёк. Ну-ка, кладите кочоа на подоконник, да меня туда подсадите!

Так и сделали. Мышка разбежалась, длинным хвостиком махнула – орех свалился на пол. Но не разбился. Покатился по полу – прямиком к Хондори-чако. А тот, хоть и держался за глаза, ничего, считай, не видел, но на удивление резво подхватил кочоа и прижал к груди.

– Хо! Ничего у вас не выйдет! – захохотал злодей. – Моя сила со мной! И ничего вы теперь не сделаете.

Дикие звери обычно больше доверяют нюху, чем зрению. Так и Хондори-чако: глаза открыть не может, зато носом всё чует. Подхватился он, отпихнул Калгаму и стремглав выскочил из пещеры.

Вот диво-то, удивлялись люди. У Чумбоки с Койныт на месте старого домика вырос настоящий дворец – ни в сказке сказать, ни пером описать. Золоченые двери не то что потрогать, даже подойти к ним страшно – такие они дорогие да нарядные, ослепительно сверкают – даже солнце прижмуривается; ни пылинки, ни соринки на них. Это у Койныт-то, которая особо за чистотой не следила!

Сама хозяйка важно прохаживалась вокруг дивных чертогов, разодета в пух и прах – три халата на ней, один другого краше, сапожки из тонкой кожи, отделанные мелким бисером и шелками, на голове – шапка соболья, уши оттягивают золотые серьги с бриллиантами. Шагнёт Койныт – серебряные подвески-колокольчики на халатах тоненько зазвенят, ещё шаг сделает – с перламутровых пуговиц, как с зеркальца, солнечные зайчики в разные стороны разбегутся. Ни за что не подумаешь, что эта женщина – благоверная бедного рыбака. Царица, да и только!

Соседки, перешёптываясь, в стайку сбились, издали на Койныт глядели, не решались к ней подойти. Но ей самой надоело разгуливать в гордом одиночестве, окликнула товарок:

– Не узнаёте, что ли? Хоть богатая стала, а не заносчивая. Подходите, не робейте.

Женщины и рады – подбежали, разом заговорили-защебетали, принялись ощупывать материал и рассматривать украшения. Никак они не могли поверить, что всё это настоящее, а одна соседка даже ущипнула себя:

– Уж не грезится ли всё это?

– Такое ни в одном сне не причудится, – самодовольно ухмыльнулась Койныт. – Всё – настоящее!

– Да как же это так? – недоумевали женщины. – Ещё вчера в хижине жила, рваный халат носила, а сегодня – вон какая богачка!

– А мне что приснится, то и случается, – важно подбоченилась Койныт. – Давеча сон видела: стоит большой красивый таз, в нём до краёв – рыбья чешуя, так и сверкает на солнце. А я будто бы оступилась да в тот таз и упала. Встала – вся в чешуе, с головы до пяток.

– Ну и что? – удивились женщины. – Не золото ведь видела!

– Эх вы, простачки! – засмеялась Койныт. – Сон надо уметь разгадывать. Таз – это новое жилище, чешуя – это богатство. А то, что она на мне оказалась, означает: дорогие наряды надену. Вот, сон в руку!

Возле женщин крутилась маленькая девочка Дачи. Интересно ей: о чём взрослые судачат, почему прилежно внимают каждому слову Койныт, заискивают и лебезят перед ней. А ещё, по правде сказать, Дачи очень хотелось хотя бы кончиком мизинца прикоснуться к золотым колокольчикам на халатах разнаряженной соседки. Они так весело звенели от малейшего дуновенья ветерка!

Услышав рассуждения Койныт о приснившейся ей рыбе, Дачи удивилась:

– Ой! – воскликнула она. – А у моей мамы сон – в живот!

– Чего? – не поняла Койныт. – Причём тут живот?

– А она как рыбу во сне поймает, так это значит: скоро у меня будет сестричка, – наивно сообщила Дачи. – Ну, не сестричка, так братик. Мама говорит: рыба снится к прибавлению семейства.

Женщины рассмеялись. У Дачи и вправду было три сестры и четыре брата. Скоро в семействе ожидалось пополнение. Да и примета такая – насчёт рыбы и будущих детей – действительно есть. Но Койныт это не понравилось.

– А ты что тут делаешь, малявка? – прикрикнула она на Дачи. – Встреваешь в разговоры взрослых! Ну и дети, однако, пошли. Всё-то они знают, ни в чём не сомневаются, никакого почтения к старшим!

– И то правда, – поддержали кумушки. – Шла бы ты, Дачи, в куклы играть…

– Прямо всё настроение испортила, – возмущалась Койныт. – Не я ль лучше всех сны разгадываю? Не мне ли знать, что было, есть и будет?

– Ты лучше всех всё знаешь, – польстили ей соседки. – Не обращай внимания на маленькую девочку.

– Да вы и так видите: сон мне – в руку! – Койныт гордо повела плечами, и орнамент на её халатах заиграл яркими цветами, подвески забренчали, а соболья шапка ещё краше всем показалась.